А. Лазарчук
ТРАНКВИЛИУМ
- Позвольте вручить вам... - Лев протянул руку - пустую руку, ладонью вверх - сделал неуловимое движение пальцами - и в руке его оказался небольшой узкий нож. Дабби бросил руку к кобуре, но было ясно, что в случае чего он не успеет. - Это вам на память, возьмите, - Лев, зажав клинок двумя пальцами, подал нож ручкой вперед. - Я не воюю с вами, прошу понять это. Я не воюю с меррилендцами. У нас общий враг. Один общий враг - внешний. И тогда, и сейчас. Во время мятежа мы были в одном строю - против него. А теперь мы вдруг сами стали почему-то враги... Дабби долго не отвечал, крутя в пальцах нож. То ли сданный, то ли подаренный. - Есть что-то неправильное в этой войне, - сказал он, наконец. - Я не понимаю этого, но... Меня подстреливали трижды. В самом начале, на Фьюнерел... тогда еще валяли дурака, палили в ворон, а по ночам сходились где-нибудь в овражке, разводили костер и пили, и пели... Кто-то из своих выстрелил мне в затылок. Говорили потом, что это был профсоюзный агитатор. Тогда только-только начали создавать профсоюзы в армии, и я был категорически против. Как все эти болтуны, стрелять он не умел... Они же и погнали нас потом в это безумное наступление: по песку, без воды, без патронов - ну, забыли подвезти... Ваши тогда еще не воевали по-настоящему - рассчитывали, наверное, что мы перебесимся, возьмемся за ум... и, может быть, разберемся с теми, кто у нас дома мутит воду. Но мы, конечно, за ум не взялись. А высадились осенью на острове Бурь. Командовал десантом кто-то очень странный, и в рядах тоже были очень странные солдаты. Их было мало, человек тридцать, но воевали они, как дьяволы, и оружие у них было очень мощное. Мы заняли тогда больше половины острова... но ваши сумели, наконец, подвезти достаточно пушек, чтобы вымести нас картечью... Мне повезло: зацепило в самом начале, вытащить успели и погрузить на корабль тоже. Многих так и не погрузили... А третья рана уже здесь, на Острове: пытались выбить ваших с укрепленной высотки. И я все понимаю, но почему-то: если бы завтра надо было лезть на ту высотку, я бы полез. Вот в чем ведь дело... Лев хотел что-то сказать в ответ, но необычный звук прервал его. Мягкий свистящий рокот. Он возник как бы со всех сторон сразу, нарастал стремительно - и вдруг взорвался воем и грохотом. Черное продолговатое тело пронеслось над самыми головами. Вихрь рухнул сверху, ломая ветви, обрывая листья. Над дорогой мгновенно вспухли грязно-белые тучи. Высоко и медленно летело колесо. Светлана вдруг обнаружила себя на открытом месте, с Билли на руках. Стояла глухая тишина. Никого не было рядом. Там, где была дорога, медленно двигались тени. Кто-то страшный, черно-розовый, встал перед нею из травы и рухнул, скребя руками землю - будто хотел зарыться. Дым расползался, редел, но - пронизанный солнечным светом, становился еще непрозрачнее, хотя и по-иному. На трех ногах ковыляла лошадь, шарахнулась от Светланы, упала на бок и забилась. Солдат, немолодой усатый дядька, обматывал бинтом правую кисть. Увидев Светлану, широко улыбнулся ей. Острые осколки зубов... Кто-то остановил ее, показал рукой - туда. Это не тишина, подумала Светлана, это я просто ничего не слышу. На брезент сносили раненых. Надо помогать, решила она. Билли висел крепко, как обезьянка. Она перевязала одного, второго. Третий умер. Вдруг все поднялись и стали смотреть в одну сторону. Она посмотрела тоже. От близких гор ползли, сильно дымя, ныряя в низинки и появляясь на возвышенностях, полторы дюжины темных угловатых машин. Наверное, они шумели, но Светлана чувствовала лишь напряженную дрожь земли под ногами... Все-таки дорога была невозможно узкая: местами танки, правой гусеницей елозя над обрывом, левым бортом царапали скалу. Один уже сорвался - правда, метров с трех, но безнадежно: некуда было приткнуть буксиры, чтобы тащить его тросами. Экипаж отделался одним синяком на четверых. Когда входили в Чехословакию, предался воспоминаниям Зарубин, этих танков под откосы спустили - ну, сотни полторы. На полста пятых пээмпэ стоял совсем хреновый... Туров почти не слушал его. Вот оно, настоящее вторжение, думал он. Мы начали настоящее вторжение. Положено было что-то чувствовать, но - не получалось. От вчерашнего ликования остался прогорклый привкус. Что-то не так? Вроде бы - все то... но... Не понимаю. "Есть в неудачном наступленьи тоскливый час, когда оно уже остановилось, но - войска приведены в движенье, еще не отменен приказ, и он с жестоким постоянством в непроходимое пространство, как маятник, толкает нас..." Именно так, подумал вдруг Туров. Войска приведены в движение. Но - командующий умер... убит... и операция продолжается по инерции, срабатывают давно собранные и снаряженные механизмы, но целеустремленности нет, вот беда, градус уже не тот, сомнения гложут всех, сомнения и расчет... Да, мы захватили плацдарм, но - пойдет ли второй эшелон? Тылов у нас нет, вот ведь - дожили... А надо - сразу ставить крепости, города... пятнадцать-восемнадцать миллионов, говорил Ю-Вэ, светлая ему память... Ничего не будет, понял он вдруг, Горбачев не тянет, не та порода. Не та. Ах, черт, неужели - все зря? Не раскисай, одернул он себя. Когда мы преподнесем ему шестнадцатую республику: благодатный климат, чертова прорва зерна и мяса, образованное население, которое бросится нам на шею, когда мы прижмем к ногтю этих судаков из профсоюзов и покажем самый малый набор достижений цивилизации... да наш пенициллин здесь - панацея от всех болезней... далее